Все были живы…

– Как началась война, я очень хорошо помню, мне было семь лет. На тот момент мы все были живы, – вспоминает Тамара Николаевна. – Я помню, как пришел папа и сказал, что мамы больше нет. Он работал в милиции. Я ходила в его столовую, он мне еду соберет, и я несу ее домой.
После смерти мамы не стало и брата. Помню, как я вышла и говорю: «Шурик! Шурик!» – у него были открыты глаза, он лежит и смотрит на меня. «Шурик, ты что, умер?» – говорю я, и в этот момент выбежали крысы, такие большие. Я перепугалась, залезла на печку. Они вроде и стараются ко мне залезть, но боятся. Потом к брату поползли, и я поняла, что он умер. Ему было лет двадцать. Стоя на печке, думала, что делать: орать бесполезно, никого нет. В этот момент в двери зашевелился ключ, крысы разбежались, а я от печки со страху смогла прямо до папы допрыгнуть, который стоял в дверях.
Мы пошли к нему в столовую. Он снова собрал еду, но в этот раз съел масло. Я домой пришла, говорю сестре: «Лялька, а папа мне масло не дал, сам съел», а она отвечает: «Да и ладно». Потом наша старшая сестра тоже умерла, и остались только один папа и мы. Папа в тот день, оказывается, специально масло съел. Он сторожил на реке и простыл. У него было воспаление легких.
Потом бомбежка была. Бомба в наш двор попала. Стали гасить водой, а надо было песком. Как плеснули водой, сестре три осколка в ногу попало. Ей было 14 лет на тот момент. Отвезли в больницу, лечили. Как она поправилась, отец тоже попал в больницу, мы вместе к нему ходили. Когда возвращались, увидели, как какая-то тетка отрезает мягкие места с умершего человека. Мы ей: «Тетенька, разве так можно?» А она нам: «Идите отсюда, а то и вам тоже будет». Летели домой без оглядки.
Папа прожил дней 5–10, я уж не помню. Меня определили в детский дом. Сестру хотели отправить в ремесленное училище, а завуч сказал: «Вы что, с ума сошли? Девчонка маленькая в детдоме, а ее – в училище. А с кем ребенок-то будет? Ни матери, ни отца». В общем, нас эвакуировали из Ленинграда. Я уже не помню точно куда, где-то за Омском. Помню, как медведь ходил – говорили, шатун. Мы пугались, прятались, но он не заходил, в окошко только смотрел.
Когда сняли блокаду, нас отправили в Ленинград. Завуч говорит: «Вот сейчас, когда эвакуируемся, можно будет сдавать ее в ремесленное училище. Они будут там вместе». А там у них что-то случилось в училище, и я сестру потеряла. Мне исполнилось уже 13, а сестры все еще не видно было. В 16 лет я сама ее стала искать и нашла. Мне дали адрес. Она забрала меня к себе в Эстонию, местечко Кохтла-Ярве. Когда я приехала, подумала: «А где тут жить-то? Квартиры нет, ничего нет», и написала прямо Сталину письмо. Нам дали квартиру. Потом сестра встретила своего будущего мужа. Я оставила им квартиру. Тоже вышла замуж за парня. Прожили мы вместе очень долгую жизнь. Все время обнимались с ним, но все равно мало.

Сейчас Тамаре Николаевне 87 лет. У нее большая и любящая семья, которая всегда ее поддерживает. Вместе они добились установления в парке Победы окружной столицы памятника «Жителям блокадного Ленинграда». По возможности Тамара Николаевна приходит туда с цветами…