«Почти все сургутяне жили очень зажиточно…»

Ссыльный край
В дореволюционной России, как отмечают историки, существовало разграничение районов ссылки на «места отдаленные» и «места не столь отдаленные». Тобольский Север с его уездами – Березовским, Сургутским, Туринским – считался «не столь отдаленным». Но отсутствие дорог, производств, неграмотность местного населения делали его краем глухим и весьма удаленным. Это сразу ощутил на себе Дмитрий Лейвин.
Он родился 6 августа 1857 года в семье коллежского асессора. Учился в Полтавской гимназии, а затем, в 1878-м, стал студентом медицинского факультета Киевского университета. Это было время студенческих волнений, революционные идеи охватили молодежь. За участие в студенческих беспорядках Дмитрия исключили из университета и выслали в Полтаву. В статейном списке значится, что сослан по недоказанному обвинению в «нанесении тяжелого повреждения» бывшему ректору университета. На самом деле, как утверждал осужденный, это была пощечина, и нанес ее другой человек. Уже в Полтаве 11 марта 1879 года Дмитрий устроил гражданскую панихиду по умершим в вологодской ссылке студентам. В результате 5 июля его выслали в Сургут. Об этом писали нелегальные народнические газеты «Народная воля» и «Набат».
Сургут произвел на Лейвина удручающее впечатление, а условия жизни показались настолько невыносимыми, что народник готов был пойти на военную службу. Здоровье ссыльного оставляло желать лучшего, а Сибирь добавила хвори. Трудно давался быт, непросто складывались отношения с местными, тяготили мысли о будущем… Тем не менее этот период жизни был небесполезным, о чем свидетельствуют изданные позже воспоминания «Быт политических ссыльных в г. Сургуте в 1870–1880 гг.».

«В город мы ехали на большой лодке…»
Каким же он был, этот быт? Откроем воспоминания Дмитрия Лейвина:
«Вечером 5 июля пароход остановился у пристани Белый Яр, верстах в пяти от Сургута. От пристани в город мы ехали на большой лодке, крытой посередине, в этой лодке ехали и другие пассажиры. При выходе из лодки в Сургуте я заикнулся об извозчике для моего багажа, но этим вызвал только смех моих спутников. Оказалось, в Сургуте не только извозчиков нет, но даже не имеется ни одного колеса. Кругом Сургута вода, так что на колесах некуда ездить».
Дмитрий подробно описывает, что представлял собой Сургут тех лет. По календарю, пишет он, в Сургуте считалось 1 000 жителей, но в действительности не было и половины этого числа. Чиновников в нем было немного: исправник, его помощник, секретарь полиции, почтовый чиновник, учитель народной школы, военный начальник местных казаков, священник, дьякон и фельдшер. Последний был едва грамотный остяк, не имевший понятия о медицине, да и медикаментов у него почти не было. Жители – ссыльные переселенцы и потомки таковых, почти половина были казаками, остальные составляли два общества – крестьян и мещан. Встречались старики с рваными носами, а также с клеймами на щеках и лбу «К.А.Т.» (каторжник).
Почти все сургутяне жили очень зажиточно: «В каждом дворе было хоть по одной лошади и корове, овец держали по 2–3 штуки». Главную пищу сургутян составляла рыба: окуни, караси, язи, лещи. Дорогие сорта рыбы (осетр, нельма, муксун) добывали только промышленники на арендуемых у остяков так называемых песках. Рыбу солили в бочках. Зимой весь Сургут пропитывался этим запахом соленой рыбы.
«Почта приходила в Сургут и уходила из него раз в две недели, зимой по льду рек, а летом на лодках, хотя еженедельно мимо Сургута ходил срочный пароход, и только с 1881 года летом почта начала ходить еженедельно на пароходе. Так что лишь к концу августа начал я получать газеты и журналы», – сообщает Дмитрий Дмитриевич.

Среди своих и чужих
Как только он прибыл в Сургут, сразу же познакомился с политическими ссыльными, которые уже отбывали срок. Первым, с кем повстречался Лейвин, был Николай Фалин, осужденный на поселение по делу о демонстрации у Казанского собора 6 декабря 1879 года. Другой ссыльный, с которым познакомился Дмитрий, – Виталий Мрачковский из Одессы. Он был депутатом от слесарной мастерской железной дороги, распространял запрещенные книги. Его приговорили к лишению всех прав, состояния и к поселению в Сибирь. В октябре 1877 года в ножных кандалах, с бритой правой стороной головы был этапирован в Сургут.
Дружеские отношения у Дмитрия Лейвина сложились с Сергеем Швецовым, который попал в Сургут в 1880 году. Приговоренный к каторге, через три года тюрьмы он был выслан в Сибирь, на вечное поселение. Такое наказание революционно настроенный 20-летний юноша, бывший студент Петербургского учительского университета, получил за пропаганду социалистических идей среди крестьян. В Сургуте он прожил меньше года – с сентября 1880-го по июль 1881 года. Будучи ссыльным, Сергей Порфирьевич вступил в члены Императорского географического общества. Исследовательскую деятельность молодой человек совмещал с сапожным делом и обучением грамоте местного населения. Сургут показался ему, как и Дмитрию Лейвину, безрадостным местом.
Отсутствию просвещенности среди сургутян, надо сказать, народник Швецов ужаснулся. Впрочем, он ужасался поначалу всему: местному климату, дикой тайге, бедности и бесправию аборигенов.
«Дик и неприветен Сургутский край. В нем все сурово, печально и угрюмо», – написал он.
К ссыльным вначале местные относились настороженно, сургутяне их называли «государственными преступниками».
«Знакомство с нами вел только один почтовый чиновник Зефиров, очень склонный к выпивке. Он постоянно звал нас к себе… Фалин любил выпить: по крайней мере, чуть не ежедневно повторял: выпил бы, выпил бы. Но никогда я его не видел сколько-нибудь выпившим…» – пишет Лейвин.
Ссыльные постепенно меняли атмосферу в таежном крае. Они изучали природные богатства, осваивали ремесла, занимались просвещением, этнографией, писали книги, приучали местных к другой бытовой культуре... 
Так, благодаря деятельности Л. А. Иванова в Сургуте заработала метеорологическая станция. Летом 1887 года народник В. Ф. Казаков организовал первые археологические раскопки средневековых памятников в Сургутском Приобье – в урочище Барсова Гора. В этой экспедиции приняли участие и другие ссыльные, в том числе Мрачковский. 
Сам Лейвин занялся сапожничеством. Надо сказать, кроме кузнеца, в Сургуте не было никаких ремесленников. Сапожничество Дмитрий выбрал только потому, что оно не требовало физической силы и инструмент стоил недорого.
«За шитье первой пары получил я 1 рубль, за ботинки платили 50 копеек. К сожалению, работы было немного. За все три года я пошил не более 60 пар обуви. Сургутяне в большинстве носили примитивную обувь – поршни, каковые всякий умел шить».
В свободное время народник занимался переводом с немецкого и французского языков. Например, перевел парижское издание «Тараса Бульбы» с французского.
Он был очень болезненным человеком. По ходатайству отца Лейвина 2 июля 1882 года его перевели вначале в Томск, затем в Омск (в Омской контрольной палате служил Лейвин-старший). Но отец вскоре умер, а двоюродный брат, обещавший поддержку, обещание не исполнил. В Омске Дмитрий продолжал вести широкую переписку с сосланными в Тару, Ишим, Ялуторовск, получал письма из Петербурга. Только в мае 1883 года он выехал в Полтаву.
Никакой карьеры сделать ему не удалось: вначале жил частными уроками, а в 1887 году служил в статистическом земском бюро, затем в акцизном управлении. Никакими яркими событиями и свершениями биография народника больше не была украшена.
И быть может, период сургутской ссылки был для Дмитрия Лейвина самым плодотворным. Во всяком случае, о Сургуте и его обитателях, устройстве быта северного края народник написал легко и подробно. Историкам только остается перелистать страницы его воспоминаний, где время как будто оживает.