Как царь и князь Игичей остяков поделили

Автономной некоммерческой историко-культурной организацией «Сибирское наследие» проведена большая исследовательская работа в рамках проектов «История освоения реки Вах: Большой Ларьяк» и «Большеларьякское городище: легенда и история». К работе был привлечен кандидат исторических наук научный сотрудник АНО «Институт археологии Cевера» Евгений Вершинин, который всю свою жизнь посвятил изучению истории Северо-Западной Сибири и имеет несколько научных публикаций на эту тему. Сегодня мы начинаем рассказ о жителях Ваховского побережья XVII века, в большинстве основанный на собранных им материалах. О походе на Пегую орду Как известно, после основания в 1594 г. русского города Сургута не все территории, расположенные выше по Оби, сразу вошли в состав Сургутского уезда (то есть аборигенное население было обложено обязательным государевым ясаком). «Книга Большому Чертежу» конца XVI в. уже знала русский город Сургут, а выше Сургута по Оби – только аборигенные городки Лунпук Вышней и относящиеся к селькупской Пегой орде Нижний Нарым и Верхний Нарым (территории Нарымского Приобья). Как сказано в текстовом сопровождении к утраченному чертежу конца XVI в.: «А выше тово в старом чертеже Обь река не описана» [!Книга Большому чертежу». С. 169]. Первое упоминание о ваховском остяке в русском источнике связано с подготовкой большого похода из Сургута на Пегую орду князя Вони. В середине мая 1596 года в Сургуте появился сын местного остяцкого князя Бардака Тонем (легендарный Тонья – Кинема) и сообщил воеводе О.Т. Плещееву тревожные вести, которые он слышал от «ваховского остяка от Тадыбина сына от Нона». Последний ходил вверх по Оби и, в свою очередь, «слышел де он от лунпоколских остяков, что Воня князь нашего ясаку дати не хочет, а хочет де, собрався с своими людьми и з дальними волостми, приходить к городу к Сургуту», рассказывает в одной из своих работ кандидат исторических наук научный сотрудник АНО «Институт археологии Cевера» Евгений Вершинин. Обращает на себя внимание имя «первого» известного нам ваховского остяка. Оно в русской передаче звучит как-то по самодийски: «Нон, Тадыбин сын», то есть Нон, сын шамана (в самодийских языках тадибе – шаман). Грудь в крестах или голова в кустах Успешный поход на Пегую орду состоялся в 1597 году и кодских остяков в нем возглавляли сыновья князя Игичея Алачева Петр и Иван. Видимо, за участие кодских служилых остяков в разгроме Пегой орды, в ходе которого был взят Нижний Нарымский городок, князю Игичею Алачеву была пожалована в наследственное владение Ваховская волость. Когда это произошло, точно не известно, но ясно, что между датой похода и датой смерти самого князя. Князь Воня, очевидно, погиб в походе, потому что больше о нем сведений не нашлось. В феврале 1600 г. в Москве было дано разрешение на приезд в столицу Игичея Алачева по его просьбе. Сохранилась царская грамота от 29 января 1601 г., которая являлась ответом на челобитную князя Петра Алачева, сына Игичея. А тот сообщил, «что отца его на Москве не стало». Ясно, что Игичей умер ближе к концу 1600 г. Значит, Ваховская волость с ясачными остяками была ему пожалована где-то между 1598 и 1601 годами. Царский дар О мотивах пожалования Игичея волостью на реке Вах, далекой от собственно кодских городков на Нижней Оби, можно только предполагать. Возможно, московское правительство убедилось в полной лояльности и боеспособности служилых остяков Коды. Ваховская волость должна была создать личную заинтересованность князей Алачевых в охране далеких восточных границ еще формирующегося Сургутского уезда. Пожалование было щедрым: российский и советский историк Сергей Бахрушин, опираясь на источники, писал: «После присоединения Ваха к Кодскому княжеству население этой волости было поделено между князем Игичеем и царем: 17 человек платили ясак в государеву казну в Сургут, а 40 человек – одному князю Игичею». В дальнейшем регулярно составлявшиеся воеводской администрацией Сургута ясачные книги не учитывали остяков вотчины Алачева; в книгах учитывались только государевы остяки, которые именовались «ваховские ясачные люди». А была ли измена? В 1602 г. на территории бывшей Пегой орды («в верхних землях» Сургутского уезда) выявилась какая-то «измена» местного населения, вовремя пресеченная сургутским воеводой Я.П. Борятинским. Летом 1603 г. уже новым воеводой Ф.В. Головиным был проведен среди князцов и «лучших людей» волостей Сургутского уезда «розыск» о причинах «измены». В этом документе впервые фигурирует Ваховская волость с «лутчими людьми Наском и Коликом». Они представляли, скорее всего, тех остяков, которые платили ясак в Сургут в государеву казну. Однако по некоторым сведениям представляется неверным мнение тех исследователей, которые считают простой опрос представителей ясачных волостей о причинах «шатости» среди аборигенов Нарымского Приобья доказательством участия в измене населения всех волостей, названных в грамоте, в том числе и Ваховской волости. В огне кремлевского пожара Таким образом, население бассейна р. Вах уже в начале XVII в. имело разное административное подчинение: были остяки, входившие в вотчину князя Игичея Алачева и его наследников, и государевы ясачные остяки. Но аборигенное население Ваховского побережья не ограничивалось только ими. Из дошедшего до нас документа 1610 г. следует, что существовала Ларьятская ясачная волость, которая связывается исследователями с остяцкими Ларьятскими юртами и вообще со средним и верхним течениями Ваха. Возможно, эта волость существовала уже и в 1603 г. В 1610 г. в Москве оказался князец Сургутского уезда Пырчейко Лайкин, который, подавая челобитную, представлял пять ясачных волостей – Васюганскую, Тымскую, Ларьяцкую, Караконскую и Лумпокольскую. В результате его челобитья ясак был снижен с 11 до 9 соболей с человека. Следует пояснить, почему до нашего времени дошло лишь небольшое количество документов по истории Сургутского уезда за первые 30 лет его существования. В топографическом описании Тобольского наместничества, завершенном в 1790 г., в разделе «О городе Сургуте» на вопрос анкеты об основании Сургута местный канцелярист или землемер дал следующий ответ: «Когда построен и какими людми спервоначалия зеселен, не известно, ибо в 1712 г. весь город, канцелярия и дела згорели, а потому и выправится не по чему». Другие источники подтверждают, что в пожар 1712 г. действительно сгорела и воеводская канцелярия «со всякими государевыми грамотами и указами и воеводскими наказами». В мае 1626 г. в московском Кремле случился пожар, в огне которого погибла документация нескольких центральных приказов, в том числе и Сибирского стола Казанского дворца. Ввиду этого в Тобольск, которому подчинялись все существовавшие тогда сибирские города, было послано распоряжение о снятии копий со всей документации текущего делопроизводства и, кроме того, с воеводских наказов, указных грамот и документов фискального учета прошлых лет. Воеводы Тобольска разослали этот указ по всем городам разряда. Очевидно, данное распоряжение было выполнено. По крайней мере, о копировании документов в Сургуте в августе-сентябре 1626 г. хорошо известно. Копии списывались в отдельные тетради, и через Тобольск были отправлены в Москву. В конечном итоге они составили сургутскую копийную книгу, некоторые документы из которой были недавно опубликованы Евгением Вершининым. Можно предполагать, что какая-то часть документов (дублирующих распоряжения из Москвы) по ранней истории Сургутского уезда хранилась в тобольской съезжей (воеводской) избе, но и она сгорела 9 декабря 1628 г. вместе с делами. Такова несчастливая судьба подлинных документов по Сургутскому уезду за первую четверть XVII века. При таком положении источниковой документальной базы неудивительно, что р. Вах и события на ней весьма редко попадали на страницы сохранившихся письменных источников. Например, в действиях повстанца против русской власти в Среднем Приобье Кинемы-Тоньи Бардакова есть зафиксированный факт нападения Кинемы и его сторонников на русские (или коми-зырянские) суда на Вахе в 1616 года. При этом нападении на шесть каюков было убито 17 промышленных людей. Из данного сообщения можно сделать вывод о том, что уже в начале XVII в. река Вах становится оживленной водной дорогой для русских (или коми-зырянских?) охотников за пушным зверем, от истоков которой можно было перейти на реку Елогуй, впадающую в свою очередь в Енисей.