Владимир Квашнин: «Тайга дарит свежие образы и иную философию жизни»

– Ты знаешь, образ поэта часто ассоциируется с неким интеллигентным человеком, таким сгорбленным мужчиной в берете с завитушкой сверху. Он щурится, часами стоит у какого-нибудь куста акации или рябины и улыбается куда-то туда, в пространство. А ты вот такой суровый мужчина, в прошлом инспектор рыбоохраны – силовик. Сегодня в жизни крепкий мужик. Как удается тебе находить и слагать веселые и невеселые строчки стихов, яркие и обыденные, теплые и жесткие рифмы твоих произведений?

– Честно скажу: я и сам не знаю. Либо память всколыхнет от какого-то толчка извне, или что-то увидишь, услышишь, узнаешь. Работая охотоведом в службе Госохотнадзора, я многое повидал. Представь, был случай, когда для добычи одного соболя браконьеры убивали лося – лишь на приманку. Вот моя боль и выплескивалась из души художественным словом и горькой строкою – не спас, не добежал, недоглядел. Когда находишься долгое время наедине с тайгой, все видится совсем по-другому, чем городскому поэту. Тайга дарит необычайно свежие образы, удивительные метафоры, совсем иную философию жизни и, соответственно, поэзии, берущей свои истоки из всепоглощающей любви к своей самой прекрасной в мире маленькой родине.

– Скажи, с чего началось твое творчество? Вот этот момент, когда ты взял в руки перо и из-под него вылились в свет первые строчки твоих творений?

– В самом истоке жизни. Мне, наверное, было лет шесть-семь. Зимой мы с папой на лошади в дровнях ехали к его другу – старику-манси на рыбалку, где-то за двадцать километров от Саранпауля. Над нами сияли звезды, была кромешная тьма, но лошади это не помеха, а я, зарывшись в сено, смотрел в темное небо… И случилось то, что, наверное, и называется поэзией. Вот были удивлены взрослые, когда я, отогреваясь у железной печки посреди избы, без запинки оттарабанил длинный стишок, где были и лошадь, и рыбалка, и лес, и я, и они – два закадычных друга.
Повзрослев, писал эпиграммы, поздравления друзьям, шаржи, незамысловатые тексты песен. Тридцатилетняя служба с ее рейдами, погонями, схватками, постоянными разъездами не давала и часа передышки. А писанины мне и обычной хватало. Конечно, были потуги, и есть старые тетрадки. Но как-то подсознательно чувствовал, что надо эту жизнь сперва попробовать на зуб, на излом, пережить страшные вещи, чтобы о ней, жизни, иметь свое суждение. А она действительно была насыщена интересными событиями. И теперь, наверное, пришло время рассказать о них стихами и прозой. А доверять бумаге свое самое сокровенное я стал после гибели друга, охотоведа Саши Марчука, с женой и детьми в 1996 году. Насколько это у меня получается – судить читателю. На сегодня издано три сборника стихов и рассказов. Кандидат в члены ханты-мансийского отделения Союза писателей России. 21 сентября текущего года приглашен в столицу как лауреат фестиваля «Русский лад», где в Доме Советской Армии вручат диплом и подарок. Так что жизнь продолжается.

– Расскажи, пожалуйста, и не про творчество. Ты был госинспектором рыбоохраны, да и участок непростой, фактически охранял нерестовые участки сиговых пород рыб в верховьях Северной Сосьвы. Скажи про момент, который ты сегодня вспоминаешь с удовлетворением, и говоришь себе: «Мне это удалось в те времена сделать!»

– Это очень непростой вопрос. Из того времени я с гордостью могу сказать, что добился и организовал лицензионный лов для жителей района. Проведя собрания в Игриме, Березово и Саранпауле вместе с людьми, старожилами, ветеранами, определили участки лова, порядок и способы. Наверное, это было золотое время для рыбаков.
Добавим, что после того, как Владимир Квашнин оставил службу, он не сидел на месте без дела. Он обзавелся ленточной пилорамой и с земляками стал пилить населению лесоматериал. 
– Иногда вожу туристов в горы Приполярного Урала, благо знаю каждую ямку с тайменем, каждую берлогу и всю тайгу с горами. На хлеб хватает, и нет уныния. Жизнь только начинается! 
Ну и поэзия, конечно, придает нашему герою смысл жизни.



А у нас ничего не меняется
А у нас ничего не меняется.
Все как в детстве, и здесь, и вдали
Синегорье с утра умывается
Благодатью Югорской земли.
И черемуха шаль белоснежную
Надевает, встречая весну,
И улыбкой лазорево-нежною
Согревает заря тишину.
 
Как живется тебе, так и дышится.
А как верится – столь и греха.
Оттого, может, росы и нижутся
По сырому подолу стиха,
И заря алой лентой вплетается
С глухариною песней меж строк,
Что душа, как дитя улыбается,
Подбирая к узору цветок.
 
Тем и счастлив всю жизнь. Божьей милостью
Шаг с крылечка, и вот он – твой храм:
Купола кедрачей белокрылостью
Обнимает пурга по лесам,
Образами озера голубятся,
Ель-старушка окрестит вослед…
Оттого, может, с зорькой и любится,
Что не молишься звону монет.
 
Где еще летней ночкой у сходины,
Не тревожа паучую сеть,
Так доверчиво кисти смородины
Тянет родина вам отогреть?
Не поруши, Господь, нашей вольницы…
Что там я? Да Ты сам посмотри,
Как в рассветах за матушку молятся
По бескрайней тайге глухари.
 
Золото Югры
Бурлит поток, зажатый тесно в скалы,
Ступи на край – и сгинешь ни за грош,
И вижу – корешок вцепился малый
В морщину камня, рви – не оторвешь!
Была б земля, хоть горсточка какая,
А тут – гранит! Да как же он живет
На всех ветрах у самого-то края?!
А пригляделся... Боже, он – цветет!
И вроде день, спустившись с перевала,
Дождем полощет платьица осин,
И в днище тучи крыльями устало
С унылой песней бьется птичий клин,
А мне – светло. Под лапой старой ели,
Сквозь слезы затуманенных осок,
Смотрю, как воды кружатся по мели,
Выбрасывая мусор на песок.
Вот так и жизнь – уносится пустое,
А корень есть – и зорьке подмигнем,
И никакой бедой тебя не смоет,
На родине и камень – чернозем!
Ласкаю взглядом каждый кустик сопки,
И только чмокнул клюковку болот,
Как строки сами, словно зимородки,
Слетелись стайкой в старенький блокнот.
И вот стихи. О чем? Да все о том же!
О самой лучшей родине – Югре!
О старой ели, что шершавой кожей
Ко мне прижалась, грея, на горе,
О красоте родного Приполярья,
О сосенках, завязанных узлом...
И пусть стократ теплее нас Анталья,
Любовь к земле не вымерить теплом!
Здесь – родина. Здесь – мама. Здесь – Россия,
Здесь жизнь прожить – подарок от судьбы…
Да где еще, какая Никосия
В январской мгле над шапкою избы
Согреет светом ясного сиянья?!
Звезду? – Любая! Радугу? – Бери!
И прямо в ноги – полог Мирозданья,
Приподнимай – и с Богом говори…
Здесь Севера, здесь люд душой просторен,
Здесь стыдно быть двуличным и пустым…
Да что там люди, если даже корень
Над пропастью зовется золотым!
 
Зимовье
Нет, ребята, скажу вам, избушка
Для таежника – то же, что мать,
Да двуручка – стальная подружка –
Поспевай только чурки таскать!
А в избушке что главное? Сердце –
Печь-железка без всяких затей.
Отогреет и немца, и ненца,
И геологов всяких мастей.
Приползешь к ней, как часто бывает,
Снимешь лыжи в потемках, без сил, – 
Всю-то ночь с уголочка вздыхает,
Шепчет: «Где ж тебя леший носил?!»
Отогреет, накормит, обсушит,
Убаюкает сказкой-теплом.
Тихо за полночь лампу притушит
И всю ночку дозорит окном.
Спишь младенцем, набегавшись за день,
Спят собачки, налаявшись всласть,
Точит месяц разбойничий складень,
На кудрявую тучку косясь.
Тащат корку счастливые мыши,
Дым столбом, поддувало сопит...
* * *
Свесив лапу почти что до крыши,
Над избушкой Медведица спит.