Желаете потрудиться в монастыре?

Первое чудо
Когда закрылись железные монастырские ворота (саму обитель называть не буду, это не так важно), и я очутилась во дворе перед громадой наполовину отреставрированного храма, и точно знала, что жить я здесь буду в соответствии с принятыми правилами, без всяких поблажек, которые дозволены приехавшим помочь.
Следующий день принес мне маленькое чудо. Но сначала я скажу, что как раз в июле я страдаю от ужасной аллергии на цветение каких-то трав. Никому я специально рассказывать об этом не стала, и вот меня отправили на огород. Я, беря пример с живущих здесь сестер, положилась на Бога и пошла тяпать грядки с чесноком. Не прошло и пятнадцати минут, как меня позвали. Почуяв освобождение от огорода, я словно на крыльях спустилась со своей гряды. И, о чудо, мне благословили работать в мастерской инокини, где делаются иконы. Девчонки-трудницы там же шкурили заготовки, а я, сидя в келье-мастерской, с удовольствием покрывала торцы этих заготовок клеем ПВА.
Матушка, отвечавшая за мастерскую, – очень интересный человек, местный Кулибин. Водит монастырскую машину и является кем-то вроде плотника-столяра-механика-изобретателя. В ее мастерской есть все: и гвозди, и инструменты, с которыми она хорошо управляется, и заготовки… Когда-то она сильно болела, одна нога у нее была короче другой на десять сантиметров.

– Короче, я была уродом, – рассказывала она, – позвоночник, естественно, искривлен, мне грозили операции. Тогда я обратилась к Богу с мольбой избавить меня от этого, хотя даже не была еще крещеной. Так и сказала: Господи, помоги мне, а я покрещусь. И вот Господь сотворил чудо. Я, конечно, занималась, висела с грузом на турнике, с поясом штангиста, надо было висеть минуту, а руки не выдерживали, были очень слабые, тогда я сделала фуфаечные подвязки под подмышки и висела на них, приходилось просить помощи у брата, чтобы он снимал меня. Но вот результат, я обошлась без операций.

Можно позавидовать тому количеству всяких умений, которыми она обладает. Вся мужская часть работы лежит на ее плечах. Даже автомобиль. И живет она, конечно, среди всего этого, в условиях спартанских, тут ведь и мастерская с опилками, лаками и прочим, и тут же вход в маленькую келейку, где, кроме кровати и тумбочки, ничего не вмещается. А еще здесь у нее очень-очень много икон. Здесь я провела свои самые приятные в монастыре дни.

Искушение
Вместе с ощущением комфорта пришли мысли и о том, какая я все-таки молодец, как исправно все делаю, и нет за мной больше ну никаких грехов, разве что рассеянна слегка бываю на службах, а так больше и упрекнуть себя не в чем. В таком блаженном настроении мне благословили заняться обработкой моркови. Ее нужно было помыть, почистить, потереть и упаковать в полиэтиленовые мешочки. Я принесла воды в ведре, притащила полный мешок морковки и взялась за работу. Прошло несколько часов. Руки стали стынуть от холодной воды, их сводило от долгой работы ножом, пальцы стали устойчиво-оранжевого цвета, а помочь мне было некому. Когда закончился один мешок, закончился и рабочий день. А назавтра все повторилось. Еще один мешок, нож, выпадающий из руки, оранжевые пальцы, бесконечные горы моркови. Вечером натруженные с непривычки руки пришлось растирать с обезболивающим кремом. На третий день я перевязала запястья шерстяными нитками, но самое опасное было связано не с руками, а с головой, в которой завелись неподобающие мысли. Про то, что это несправедливо, что меня, в конце концов, можно не только так бездарно использовать, что никто даже не спросил, а что я умею делать, и уж тем более не спросили, что я делать хочу, а также о том, что надо бы попросить кого-нибудь помочь, раз они сами не догадываются. И прочее, и прочее. И как только хватило ума не пойти и не попросить. Надо было упасть до самого дна глубокого колодца этих размышлений, чтобы распознать в себе обычнейшую гордыню, которая до поры до времени тихонько дожидалась своего часа. В миру она прячется во множество мыслей, представлений о себе, о правде, о справедливости, надевая столько масок, что кажется, будто ее и нет совсем, но стоит обстоятельствам немного измениться, и ты видишь себя неприкрытым, обуянным гордыней, алчущим – настоящим.
И словно только этого осознания от меня и ждали, тут же появились помощники, поднадоевшая овощная гора растаяла, а вместе с ней хотя бы на время ушло то самолюбование, которое я сама в себе пригрела.



Передний край
Через две недели монастырских «каникул» я была ближе всего к мысли, что монастырь – самое хорошее место для житья. Для очень трудного житья.
В мастерскую, где я снова несла свое послушание, заглянула матушка, с которой мне еще не доводилось беседовать. Ей родители при рождении дали «цветочное» имя. И вот жила она себе в миру, 15 лет проработала в типографии. Какими путями привел ее Господь в монастырь, мне неведомо. То, что она не жалеет о жизни в монастыре, несомненно.

– Да, жизнь монастырская трудна, сама видела, сколько работы. И огород большой, одной картошки 2 га. Но Господь помогает. Да и сестры еще ночами подвизаются. Утром смотришь на службе, то одна покачнется, то другая: ночь не спали. Молодым еще полегче, они сбором средств не занимаются. А мытарить ох как тяжело. Бывает, и не дают ничего, и еще могут в лицо плюнуть.

Ведь и правда, как хорошо, думала я, когда тебя окружают только чуткие люди, когда рядом нет больных, нуждающихся, оступившихся. Когда можно смело сказать себе, что я не могу накормить всех нищих, образумить всех жадных, помочь миру, погрязшему в бесконечных желаниях. Так привыкаешь к тому, что зло неизбежно, неизбывно, естественно и потому бороться не с чем. А в крайнем случае, так мне представлялось, можно спрятаться за монастырскими стенами, но оказалось, что именно здесь передний, самый опасный участок невидимого фронта. И стены монастырей защищают не монашествующих, а нас с вами, всех тех, кто нуждается в убежище. Нет заслуги и подвига в том, чтобы уйти и спрятаться. Отвернуться от сотрясающих мир бед, да еще просить: помогите, чем можете. А ведь именно такими многие представляют себе монастыри. Мне понадобилось несколько проведенных здесь дней, чтобы разглядеть в буднях напряженного труда сверхчеловеческие усилия по спасению человеческой души.

– Сейчас вот не получается, а раньше Псалтирь 24 часа в сутки читали, – продолжала свой рассказ матушка. – Сколько людей можно помянуть! Мало ли, ушел человек без покаяния, нам заказывают, монастырь отмолит человека. А в миру смысл жизни в чем? Богатство нажить? А Господь приберет детей раньше, и зачем все это? Пустота. А народу сюда много ездит. По праздникам иной день до 700 человек кормим. И кому надо, с собой еще даем. Бывает, всех покормим, а сестры потом на сухарях сидят. Но Господь нас не оставляет.

А я уезжала из монастыря. Уезжала с таким чувством, будто сдаю тяжелую вахту. Или будто с фронта – в отпуск. Этой ночью, в своей постели, я буду спать, как убитая, а завтра, выспавшись, почищу руки лимоном и, наверное, целый день ничего не буду делать. Так хочется неги и лени. А здесь, как обычно, кто-то ночью будет молиться, в полшестого утра проснется разбуженный чьими-то руками колокол, поднимутся на службу невидимые миру добровольцы, чтобы заступиться за меня и таких, как я.