Учитель, который взлетал

Год без неё

Год без её звонкого смеха. Без вдохновенных монологов. Без этого твёрдого, но тёплого взгляда, умевшего разглядеть в нас то, чего мы сами не замечали.

Её голос звучит в цитатах выпускников. Её интонации - в уроках коллег. В школьном коридоре всё ещё чудится лёгкий шаг - будто она просто вышла и вот-вот вернётся сказать: «Нет, давай разберёмся».

Мы собрали эти воспоминания, чтобы снова услышать её. Чтобы созданный ею мир у доски продолжал жить. Потому что такие учителя не уходят. Пока о них говорят - их уроки не заканчиваются.

Блокнот, парта и вечность

Кабинет литературы. Сорок лет в этих стенах бурлили эмоции: жаркие споры о Базарове сменялись благоговейной тишиной, когда класс, затаив дыхание, слушал её чтение Цветаевой. Здесь хохотали над Островским и украдкой вытирали слёзы над «Антоновскими яблоками». Не просто класс — мир, созданный её талантом.

Пахнет здесь точно так же, как в девяносто пятом: старыми книгами, мелом и чем-то неуловимо родным. Я прижимаю к груди блокнот — тот самый, с потрёпанными страницами, где когда-то дрожащей рукой выводила её слова. Теперь я не Саша-практикантка в пиджаке на два размера больше, а журналист. Хотя эти стены, кажется, всё ещё видят во мне ту самую девчонку, что боялась даже тетрадь с проверочными работами открыть.

Провожу пальцем по знакомой парте — царапины те же, только глубже. Блокнот в моих руках кажется таким беспомощным... Он раскрыт на странице с пометкой «Чацкий». Её суждение, записанное моим почерком: «Герой — не тот, кто не боится…а тот, кто боится, но делает».

И вдруг я осознаю: эти стены хранят не память о её уроках. Они помнят, как мы — испуганные, восторженные, сомневающиеся — менялись под её внимательным взглядом.

Я закрываю блокнот. За дверью слышны шаги — будто сама школа напоминает: то, что начиналось здесь, давно стало легендой...

Её последний журнал

Полвека у классной доски — не просто срок. Это было осознанное служение, которое Людмила Николаевна Мамедова пронесла через все испытания с горячей убеждённостью.

— Она могла сделать карьеру: её звали в городской отдел образования, — рассказывает сестра и коллега Лидия Бакшеева. — Но через неделю вернулась в свой 10-й «Б». «Не могу без детского смеха в коридорах», — объяснила она просто.

Эту преданность делу чувствовали все, кто с ней работал. Особенно запомнился случай, когда Людмила Николаевна, едва окрепнув после ковида, снова спешила на уроки: «Для неё не было варианта «не пойти», — подтверждает Елена Ситникова. — «Как можно отменить праздник?» — говорила она, перелистывая страницы книг».

Последнюю запись в журнале Людмила Николаевна вывела дрожащей рукой… После неё остались стопки тетрадей с пометками на полях.

Между указкой и небом

Галина Пернай, проработавшая с Людмилой Николаевной пятнадцать лет, как-то призналась мне:

— Понимаешь, Саша, она не просто вела уроки. Она создавала мир, который не исчезал даже после звонка. Он жил где-то внутри нас. Такое… такое случается раз в жизни. И я благодарна судьбе, что моя дочь оказалась среди её учеников.

Путь Людмилы Николаевны в школу начался неожиданно. Юная мечтательница, грезившая небом и авиацией, она вдруг оказалась у классной доски. Её штурвал сменился указкой, но жажда высоты осталась. Только теперь она взлетала со своими учениками.

— Это был настоящий полёт… — Лидия Бакшеева, учитель биологии, задумчиво протирает очки, будто разглядывая в них невидимые другим детали. — Её первые шаги в третьей школе Ханты-Мансийска в восемьдесят первом — стали испытанием: класс, отвергший предыдущего учителя, встретил её настороженно. Но уже через несколько минут дети почувствовали в ней человека, который говорит с ними на одном языке.

Так началась её особая миссия, растянувшаяся на десятилетия. Сквозь смену эпох, программ и поколений она пронесла этот дар — слышать, чувствовать и помогать застенчивым ученикам поверить в себя.

— А знаешь, что самое удивительное? — Вдруг оживляется Лидия Викторовна. — Её дочь теперь преподаёт в той же школе. История вместо литературы, но та же страсть, те же живые образы. Будто Людмила Николаевна продолжает говорить её голосом.

Секретарь партии, которая преподавала Евангелие

В советской школе, где со стен каждого кабинета неумолимо смотрели портреты Ленина, находились те, кто жил вопреки. Людмила Николаевна — бывший секретарь парторганизации, носившая партбилет с той же искренностью, с какой позже цитировала школьникам Нагорную проповедь. Её переход от идеологических текстов к урокам о Библии в эпоху перестройки казался резким, но для неё это была не измена идеалам, а их глубинное продолжение.

— Она не боялась говорить с учениками о совести, вине и искуплении, даже если героями были не пролетарские борцы, а библейские персонажи… или Достоевский с его «Преступлением и наказанием», — вспоминает учитель гуманитарных классов Елена Ситникова. — На уроке о «Мастере и Маргарите» она сравнивала булгаковского Иешуа с евангельским Христом, потому что без этого нельзя было двигаться дальше.

Уже в девяносто восьмом, следуя завету Писания, Людмила Николаевна ступила на брусчатку Иерусалима — города, который годами объясняла детям через литературу. Лидия Бакшеева подчёркивает: «Для неё это стало не просто поездкой, а духовным паломничеством. Свой Иерусалим она искала и в книгах, которые ставила на учительскую полку».

Её влияние выходило далеко за пределы школы. Ещё в Тюмени она вела духовные беседы в колонии для осуждённых, играла с ними спектакли, пытаясь достучаться до тех, кого общество отвергло.

— Искусство может пробраться туда, куда не доходят ни тюремные стены, ни приговоры, — передаёт её слова Лидия Бакшеева.

Формально Людмила Николаевна соблюдала программу, но на деле учила по-своему и только тому, во что верила сама.

— В начале двухтысячных я пришла в третью школу Ханты-Мансийска уже опытным педагогом, — рассказывает учитель гуманитарных классов Мария Осипова. — Именно тогда началась её «углублёнка» — авторский курс словесности, созданный с нуля. Древнерусские тексты, евангельские сюжеты в мировой литературе, Платонов, Солженицын… Она игнорировала предписания, включая запрещённые темы… И призывала не бояться вопросов. Даже если ответа не было.

— Если честно, мы и не знали, что это запрещено — для нас это было откровением, — вспоминает Наталья Б., выпускница 1989 года. — Настолько всё естественно звучало… казалось, что разговор идет о простых истинах.

Когда урок становится спектаклем

Если школа — это маленькая вселенная, то Людмила Николаевна была её режиссёром, суфлером и главное героиней одновременно. Её уроки превращались в постановки, а внеклассная жизнь — в непрерывный творческий процесс. «Она ставила не оценки, а спектакли», — как-то пошутила Галина Пернай. И это была правда.

Сцена для Людмилы Николаевны превратилась в продолжение класса. Несколько раз с разными учениками возвращалась к филатовскому «Федоту-стрельцу…» — и всегда это было событие, о котором вспоминали годами.

— Я играл Федота — она заставила меня поверить, что я нелепый! Хотя мне-то хотелось выглядеть представительным… но она переубедила, — хохочет Дима К., (2016 год выпуска). — И я удивился, когда зрители тоже поверили в это.

— Помню, как они выходили в костюмах, зал взрывался смехом, — голос Марии Осиповой становится мягче, словно она снова видит тех ребят. — А потом, через несколько лет, новый выпуск играл ту же сказку, но уже по-своему… У неё даже реквизит хранился: маски, плащи, бутафория. Как в настоящем театре.

Она ставила спектакли не ради формальности, а чтобы слово бередило душу. Лучшим доказательством стали «А зори здесь тихие» по повести Бориса Васильева. Дети в пробитых касках, настоящие солдатские сапоги, которые достали через военную часть, — от эмоций в зале слышались всхлипывания.

— Командира женского отряда Риту Осянину сыграла Кристина Б… А мне досталась роль Женьки Комельковой, — рассказывает Екатерина Б., (выпуск 2001 года). — Мне поставили задачу — показать красоту и задор цветущей юности, стойкость и смелость вчерашней девчонки, не задумываясь отдавшей жизнь за подруг… Репетировали до тех пор, пока не стало получаться. Было не просто…

— Выросшая в семье, где оба родителя — фронтовики, — Людмила Николаевна понимала трагедию страны не по учебникам. Она умела найти ту единственную ноту, которая заставляла детей не просто читать стихи о войне, а чувствовать их кожей, — Елена Ситникова замолкает. — …Ребята не играли роли — они проживали персонажей так, что забывали о зрителях. А она, устроившись поближе к сцене, будто передавала им свою память: шептала забытые строчки, ловила каждое движение, беспокоилась за всех. В каждом подростке она видела артиста — того, кто может донести «далёкую» правду через искусство.

Когда учебники писали сами

В перестроечные годы, когда прежние учебные стандарты стремительно устаревали, школа искала новые пути. Именно тогда полное творческих споров сотрудничество Людмилы Николаевны и Любови Владимировны Чариковой создало ту уникальную атмосферу, в которой рождались легендарные гуманитарные классы. Они дополняли друг друга как две стороны одной педагогики. Людмила Николаевна зажигала сердца артистизмом и вдохновением, Любовь Владимировна выстраивала систему, превращая эмоциональный порыв в глубокое понимание. Их диалог длился десятилетие — в горячих педсоветах, исписанных методичках, бесконечных поисках у доски. Словно кустари-самоучки, они лепили уроки из обрывков старых изданий и случайных находок. Их конспекты рождались между звонками. Никаких инструкций — только опыт и упрямая вера, что получится.

— Саша, помнишь, как мы книги искали? В магазинах — пусто, старые учебники уже не годились, новые ещё не напечатали... Тексты добывали как могли — через знакомых, через библиотеки... Программы сами составляли, — голос Любови Владимировны теплеет. — Мы же не просто коллеги — мы были единомышленниками, поддерживали друг друга во всём. Найдёшь редкую книгу — бежишь к ней. Она откроет новый метод — сразу торопится обсудить. О готовых решениях и мечтать не приходилось... Вечная импровизация, вечный творческий поиск.

Они были разными — как огонь и вода. Но в этом и была их сила.

И они пошли дальше: на стыке литературы и биологии рождались необычные занятия. Когда на уроке по «Белым одеждам» или «Зубру» Лидия Бакшеева показывала настоящие микроскопы пятидесятых, дети понимали: науку творили живые люди.

— Наши совместные уроки стали откровением. С одной стороны, естественные науки давали литературным идеям почву под ногами… мысль обретала устойчивость. С другой — дети видели: за формулами стоят судьбы реальных учёных. После занятий они засыпали нас вопросами: «Неужели генетику запрещали? А как учёные сохранили правду?» Но мы не давали готовых ответов — мы учили их искать. А иногда... — улыбается Лидия Викторовна, — находили их вместе с учениками. Даже если приходилось после звонка ещё час стоять в коридоре и спорить.

В те времена педагоги не боялись нарушать шаблоны. Литературные вечера с романсами и историями о декабристах, поездки на курсы в Москву и Питер, где перенимали опыт, а потом перерабатывали его для своих учеников. «Нельзя стоять на месте, — повторяла Людмила Николаевна. — Если мы перестанем расти, дети потеряют интерес».

Но настоящие открытия ждали ребят за пределами класса, когда учебником становился весь мир. Питер с его дворцами, Тобольск с его историей, а потом — Италия и Швеция. В Риме они с Лидией Бакшеевой вели детей не просто по музеям, а сквозь эпохи: «Вот тут Данте мог видеть ту самую Беатриче…» В Стокгольме, уже с Зинаидой Ерёминой, они разбирали не только историю викингов, но и то, как северный эпос отразился в русской литературе.

— Она умела превратить любую экскурсию в живой урок, — говорит Любовь Чарикова, перелистывая пожелтевшие страницы школьного альбома. — Вместе с сувенирами и фотографиями дети привозили домой новые вопросы, книги, идеи — целый багаж мыслей, который потом ещё долго обсуждали.

Эти классы вошли в историю школы своей уникальной атмосферой. Их секрет был прост: два увлечённых педагога верили, что даже из ничего можно создать чудо. И создавали. Каждый день.

Блестящие результаты учеников стали живым подтверждением эффективности метода. Сама же Людмила Николаевна со своей авторской системой углублённого преподавания литературы со временем стала наставником для новых поколений учителей.

Уроки с открытым финалом

— Уроки Людмилы Николаевны гремели на всю школу. В дверях толпились не только словесники — приходили преподаватели точных наук, историки, и даже — физруки, — улыбается Любовь Чарикова. — Это был переворот: вместо готовых истин — совместный поиск. После таких уроков учителя уносили не только педагогические техники, но и тот особый блеск в глазах, который появлялся у её учеников.

Такой метод напоминал сократовские беседы: истины рождались в спорах.

— У неё был дар будить фантазию, — продолжает Мария Осипова. — Она входила в класс с «незнанием»: «Как вы думаете, почему Онегин отверг Татьяну?» И дети, забыв про поднятые руки, доказывали, объясняли ей, искали аргументы в тексте. Она лишь подкидывала угли: «Ну, а если посмотреть иначе?» — и шаг за шагом вела их к истине, которую они открывали сами. Это была Афинская школа в действии: не монолог учителя, а жаркие баталии, где её роль — тонко управлять шумным потоком детских умов.

— Она никогда не загоняла мысли в рамки. Вместо этого — заставляла думать, искать скрытые смыслы, — делится Оксана П., выпускница 1989 года. — После её уроков хотелось размышлять бесконечно, перечитывать книги заново, вдумываться в каждую строчку… Впоследствии мне это очень пригодилось в моей профессии: я ведь в библиотеке работаю.

Впрочем, её талант не ограничивался дискуссиями. Любовь Чарикова вспоминает, как Людмила Николаевна целый час читала Есенина наизусть: «Она знала стихи так, будто сама их сочинила. Два раза прочитает — и уже запомнила. И дети после её уроков тоже начинали с легкостью цитировать Блока, Ахматову, Пастернака».

— Это было здорово! Мы боялись даже страницу перевернуть, чтобы не спугнуть этот голос… — признаётся Екатерина Б., (выпуск 2001 года). — Она потрясающе читала!

При этом в классах царила удивительная простота. На доске — лишь термины: «фарисеи», «саддукеи» — для анализа булгаковского «Мастера», «житие» — для древнерусской литературы. Никаких технологий — только слова и разговор.

— Её уроки напоминали моноспектакль, где главным героем было само слово. Она проживала каждую строчку, будь то биография Толстого или стихи Тютчева. Дети слушали, раскрыв рты. А я, учитель с десятилетним стажем, сидела среди них и ловила каждое слово… — восхищается Елена Ситникова. — А потом, уже на своих уроках, вдруг с удивлением обнаруживала в себе её жесты, её интонации — ту самую магию, которая заставляет играть даже самые сложные темы… Она открыла мне главное: учитель не даёт готовое — он помогает ученикам найти свой путь.

Её главный завет: «Настоящий урок — тот, после которого вопросы не заканчиваются, а только начинаются».

Сейчас эти методы кажутся очевидными. Но тогда это был нестандартный подход.

Где она – там праздник

Театр — лишь глава в её книге. Хоры, конкурсы, КВНы, творческие вечера, учительские «капустники» — везде Людмила Николаевна в первых рядах.

— С её опытом могла бы и в сторонке постоять, но нет — сама писала сценарии к юбилеям, сочиняла для нашей стенгазеты «Словелюги». Её стихи — острые, точные, с педагогической солью. Мы смеялись и… бездумно выбрасывали листы... Жалко! Теперь понимаю: в этой лёгкости и был её секрет, — сожалеет Мария Осипова.

— Непостижимо, как она всё успевала, — качает головой Любовь Чарикова. — За день собирала команду, распределяла роли, а к вечеру даже «тихоня» Петров выходил на сцену с уверенностью артиста. Через импровизацию и смех из хаоса вдруг рождалась система. Это был не просто дар… она превращала рутину в праздник. Недаром именно ей доверили руководство внеклассной работой.

Организаторский талант? Не только… Людмила Николаевна владела искусством вдохновлять и объединять. Когда она появлялась, любое мероприятие из обязаловки становилось громким, непредсказуемым и затягивающим. Лидер по крови, она выбирала не индивидуальные занятия, где было для неё слишком скучно, а стихию коллективного творчества, где текст растворялся в хоре голосов.

— Она же творец… настоящая артистка, но сцена ей была не нужна. Она говорила: «Мне важна только живая аудитория! Весь класс — шумный, отзывчивый!» Запоёт — подхватывает вся школа. Пустится в пляс — и вот уже коллектив в призёрах, — Лидия Бакшеева улыбается, поправляя очки, и на секунду кажется, что она снова слышит тот самый хор. — … Её энергию нельзя было игнорировать: вовлекались даже те, кто «в жизни нигде не участвовал».

Её стихия – громкий смех, бурные обсуждения, звонкие победы. Она просто не умела работать вполсилы.

Два креста и одна надежда

Кладбище. Холодный ветер шевелит макушки кедров. Людмила Николаевна стоит между двух могил — мужа и сына. Здесь, в этом безмолвии, её личная трагедия обретает форму: два креста, две даты, две невосполнимые утраты.

— Саша, ты видела её тогда? — едва слышно спрашивает Лидия Бакшеева. — Когда любимый муж Володя умер, а потом нашли погибшего сына… я думала, что она не выдержит, уйдёт из школы. Но она не ушла… Надо было жить. Ради внука.

Внук Дима стал её «заменой» ушедшим. Он — продолжение той жизни, что оборвалась слишком рано. Бабушка вложила в него всё: упорство, любовь к литературе, умение видеть красоту в слове. Он пошёл на журналистику; потом, после педагогической практики в школе, увлёкся историей — будто впитал её страсть к знаниям.

— Она любила Диму безгранично. Игрушки, воспитание, образование — всё только для него, — Лидия Викторовна отводит глаза и на секунду замолкает. — Когда снесли их дом на Коминтерна, они переехали на Ледовую. И внук умолял кататься с того самого спуска за окном. Сначала она в панике бегала следом, а потом... взяла — и сама встала на горные лыжи. В её возрасте! Я бы ни за что не рискнула! Но она — другая… Она просто затянула потуже шарф, перекрестила Диму —- и поехала.

И эта же несгибаемая воля, что заставляла её осваивать лыжи ради внука, не позволила ей сломаться, когда жизнь наносила удары. Даже в самые тяжёлые дни...

...Вот тот самый вечер. После кладбища, после слёз, после тишины... она уже в школе. Вокруг детский смех и азартные споры о ролях: «А если моя героиня... а мой герой...» — перебивают друг друга дети. Репетиция идёт полным ходом. Будто ничего и не случилось. Будто между могилами и школьным залом — не целая жизнь, а один глубокий вдох.

Правда без скидок

Её принципиальность никогда не была показной. Однажды на конкурсе чтецов она без колебаний отвергла попытки выделить сына завуча. Но та же бескомпромиссность превращалась в терпеливую поддержку, стоило ей увидеть искреннее усилие.

Мария Осипова рассказывает: «Литература — это не про оценки, это — про честность перед собой», — повторяла она ученикам. И следовала этому принципу до конца. Когда «безнадёжный» Витя две недели корпел над сочинением после уроков, именно её упрямая вера в него дала результат. «Ты не двоечник — ты лентяй», — бросала она в лицо правду, которая через годы становилась для выпускников откровением».

Впрочем, среди её учеников были и те, кто даже спустя три десятилетия так и не смог принять её правоту.

— Я терпеть не мог корябать эти её сочинения… И не писал, — усмехается Игорь Т., выпускник 1987 года. — Но она не унималась: наставит двоек, потом отца вызовет… Доходило до того, что батя не на работу, а в школу со мной ходил. Сидел со мной за партой, смотрел, как я «сочиняю». Я до сих пор не понимаю: ей что, делать нечего было? Когда я школу закончил — вся семья перекрестилась.

Если для Игоря её требовательность осталась болезненным воспоминанием, то коллеги видели в этом не придирчивость, а систему.

— Рядом с ней невозможно было отмахнуться: «А, и так сойдёт», — вспоминает Галина Пернай. — Она спрашивала: «Ты это всерьёз? Или просто привык так говорить?» Этот вопрос переворачивал всё.

Впрочем, строгость её распространялась не только на учеников. Любовь Чарикова вспоминает один показательный случай:

— Однажды мы присутствовали на уроке русского языка у нашей коллеги, где прозвучали фактические ошибки. Потом был разбор. Тогда Людмила Николаевна, сохраняя такт, твёрдо заметила: «Учитель имеет право на промах или незнание, но диалог с учениками надо продумать так, чтобы не сделать их ещё более безграмотными». Её педагогика не знала полутонов: только правда. Даже если она обжигала.

Особенно остро это проявилось после личной трагедии. Лидия Бакшеева делится:

— Когда после гибели сына кто-то на родительском собрании язвительно спросил о «пользе её принципов», она тихо ответила: «Я учила их не врать. Только жизнь — не задача с ответом в конце учебника…» Голос дрогнул, но слова прозвучали твёрдо.

Дачные уроки: фиалки и философия

На даче, среди рассады и книжных стопок, Людмила Николаевна находила то, чего не хватало в школе — время на неторопливые разговоры, когда Пушкин обсуждался одновременно с посадкой томатов. Здесь стирались все роли: оставалась только она — цельная, настоящая.

— Она находила радость в самом простом. Но, даже копаясь на грядках, оставалась тем же мудрым педагогом… — вздыхает Лидия Бакшеева. — Помнишь, как у Толстого? Настоящая жизнь всегда там, где есть место и высокому, и земному.

Этот тихий уголок стал продолжением её школьного кабинета. Здесь также рождались творческие идеи, велись серьёзные разговоры — но уже без звонков и формальностей. Только искренность. Только суть.

— Стоило снегу растаять — она перебиралась на дачу, — оживляется Елена Ситникова. — Её фиалки цвели даже в самые пасмурные дни, а в беседке за чаем всегда звучали живые разговоры — о книгах, о дорогах, о жизни… Ничего лишнего. И без сплетен.

Может быть, в этом и был её главный урок — не только для учеников, но для всех, кто её знал: как страницы хорошей книги, жизнь нужно читать внимательно, вникая в каждое слово; но уметь и закрыть переплёт — чтобы просто слушать, как шелестят листья за окном беседки.

— Фиалки-то её, наверное, до сих пор цветут... — вздыхают коллеги. И в этих словах — вся её философия: настоящее не уходит, оно просто меняет форму.

Крылья, которые не умеют падать

На своём последнем Дне рождения она встретила гостей особенно торжественно – в самом нарядном платье, с лёгкой улыбкой. Как будто этот вечер был не просто датой в календаре, а чем-то гораздо большим.

— «Я хочу, чтобы меня запомнили такой», — сказала она. Это был её последний праздник. Она обняла близких и тихо поблагодарила: «Спасибо за всё», — на секунду взгляд Лидии Викторовны стал прозрачным. — … Эти слова, Саша, прозвучали как прощание.

…Через несколько дней её не стало. Но осталось то, что нельзя унести:

Ученики, которые до сих пор цитируют Есенина и Булгакова, Блока и Толстого.

Коллеги, перенявшие её главное правило: «Личное — оставляй за дверью класса. Дети заслуживают твоего лучшего «я» каждый день».

Фотографии — непарадные, случайные. Вот она в хоре; вот в Подмосковье, с родственниками в саду… Но главные снимки — в памяти тех, кто с ней работал, учился, спорил, смеялся.

В 2006 году Людмила Николаевна стала победителем конкурса «Лучший учитель России». Только главной её наградой были не премии, а благодарность учеников, которые, спустя годы, говорили: «Мы запомнили Ваши уроки на всю жизнь».

Она жива и в воспоминаниях коллег.

— Мы были в очень хороших отношениях... Я благодарна, что у меня рядом был такой человек: друг и соратник, — признаётся Любовь Чарикова.

— Мир сиротеет, когда уходят такие люди… — грустит Елена Ситникова.

— Да, без неё всё стало тише, как будто исчезла какая-то важная нота… — вздыхает Мария Осипова.

— Это педагог, чей след не стирается временем… — размышляет Галина Пернай.

— Таких учителей больше нет… — Лидия Викторовна снимает очки и на мгновение замолкает, будто подыскивая слова. — Она — последняя из старой школы.

Я же, перелистывая старые записи, думаю: «Людмила Николаевна не преподавала литературу. Она превращала слова книг в поступки. И в этом — её главный урок…

…Она хотела, чтобы её запомнили красивой. Но мы запомнили её — сильной.

И пока звучат её уроки, пока кто-то, как и она, не сдаётся у доски — Людмила Николаевна не уходит. Её крылья живут в тех, кто осмелился взлететь вслед».

Эта история собрана из воспоминаний коллег и учеников Людмилы Николаевны.

Особая признательность: Галине Пернай, Елене Ситниковой, Лидии Бакшеевой, Любови Чариковой и Марии Осиповой — за искренние рассказы и душевную щедрость.

Фотографии предоставлены из личного архива семьи — сердечно благодарю Елену Кияшову за доверие и возможность показать эти дорогие кадры.