Александр Кениг: «Благодаря НКО мы изучаем археологию и этнографию нашего края»

У Александра Кенига две профессиональные ипостаси: он предприниматель и ученый. К счастью, сфера деятельности одна – археология. Поэтому ему удалось создать интересный тандем: коммерция плюс общественная организация. С одной стороны, предпринимательство помогает развивать научное направление, которым он руководит в автономной некоммерческой организации «Культурное наследие севера». С другой стороны, НКО дает возможность реализовать потребность исследователя в изучении археологии, истории и этнографии родного края.

Это судьба

– Александр, расскажите, пожалуйста, чем вас привлекла археология, как и почему вы стали ею заниматься?

– Если откровенно, я никогда не думал, что стану археологом. В школе об археологии я знал на уровне ученика пятого класса: какие-то археологи что-то копают, они нашли египетские пирамиды… Ну еще художественный фильм «Джентльмены удачи» прибавлял штрихи к портрету. После 10 класса (я учился в Белоярском районе, это моя малая родина) поступил в Тюменский государственный индустриальный институт на специальность «Автомобили и автомобильное хозяйство».

Но случайно познакомился с археологами и этнографами, преподавателями Тобольского педагогического института, где училась моя сестра. И общаясь с ними, понял, как далеки мои представления об археологии и этнографии от реальности. Прежде всего, меня привлекла романтика экспедиционной жизни. Я забрал документы из индустриального института и на следующий год поступил в Тобольский педагогический институт на исторический факультет. И мою дальнейшую профессиональную судьбу определили два человека: мой учитель Андрей Владимирович Головнев, сейчас он – доктор исторических наук член-корреспондент РАН, директор Музея антропологии и этнографии (Кунсткамера) РАН, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, президент Российского фестиваля антропологических фильмов. И Игорь Геннадьевич Глушков – наставник и научный руководитель, под его руководством я защищал кандидатскую диссертацию.

С первого же курса я стал ездить в различные экспедиции: на Ямал, в Ханты-Мансийский автономный округ. Как только снег растает, досрочно сдавал сессию, и в мае мы уезжали в поля – до сентября. Первое время внимательно за всем наблюдал, фотографировал, записывал… А потом научный руководитель предлагал обработать данные, составить отчет, на его основе написать доклад на конференцию, выступить – сначала на студенческой конференции, потом на «взрослой». Педагог хвалил: у меня все хорошо получалось. Так постепенно приобщился к науке. Защитил диплом на отлично.

И после окончания вуза в 1993 году я не рассматривал школу, там такая неразбериха в это время была. Почти сразу поступил в аспирантуру и занимался сначала этнографией народов Западной Сибири, а потом археологией. Меня интересовал период Средневековья и Нового Времени.

Пока учился в аспирантуре, меня пригласили в Сургут, там открыли педагогический институт: переехал в Сургут, преподавал и аспирантуру закончил уже там. Защищался в Барнауле в 1997 году, стал кандидатом исторических наук.

С этих пор, вот уже больше 30 лет, занимаюсь преподавательской и научно-исследовательской деятельностью. Правда, в последнее время я не преподаю, занимаюсь исключительно научными работами в области охраны объектов археологического наследия, средневековой историей северо-западной Сибири.

В 2002 году я из Сургута переехал в Ханты-Мансийск: меня пригласили на должность директора окружного центра охраны памятников научно-производственного центра «Наследие». То есть, я работал в бюджетной сфере, археология и этнография – это тоже социальная сфера нашей жизни. Несколько раз, чтобы заработать деньги, уходил в другие отрасли. Но все время возвращался, пока наконец не понял, что археология – это моя судьба. Это то, что я знаю, понимаю, хорошо умею делать и мне это нравится.

Наше наследие – археология

Кроме того, в 2002 году появилась возможность и зарабатывать: вышел федеральный закон «Об охране объектов культурного наследия народов Российской Федерации». Согласно этому закону в зонах хозяйственной деятельности, когда начинается освоение каких-то новых участков территории для строительства, необходимо провести обследование на предмет обнаружения археологических памятников.

В Ханты-Мансийском автономном округе 98% всех объектов культурного наследия – это археология, потому что архитектура была деревянная, а поскольку дерево очень быстро гниет, то особой архитектуры, даже деревянной, до прихода в эти края русских, и не было. То есть, у нас археология вплоть до начала XX века. Даже брошенные деревни XX века – тоже археология. Но по закону сейчас к археологическим памятникам следует относить памятники, которым более 100 лет.

В Ханты-Мансийском округе, как известно, идет очень активное промышленное освоение: строятся дороги, новые участки добычи нефти и газа и т.п. И везде по закону необходимо проводить обследование территорий на предмет обнаружения археологических памятников. Соответствующую экспертизу заказывает компания, которая осваивает территорию. И для выполнения таких работ в 2003 году я создал коммерческую компанию. На рынке мы действуем уже больше 20 лет.

– А с какой целью появилось НКО «Культурное наследие севера»?

– Дело в том, что после процедуры обследования территории и предоставления информации заказчику (это во многом научная работа), мы, археологи, получающие персональное разрешение на право проведения археологических работ, обязаны предоставлять научные отчеты в Академию наук. Найденные артефакты обязаны подготовить и сдать в государственную часть музейного фонда РФ. Иначе мы не сможем получить разрешение на следующие археологические работы.

Получается, что заказчик финансирует только одну часть археологической работы: обследование территории и подготовку информации об итогах этого обследования. А другая – большая, важная и интересная часть работы, связанная с обработкой найденной коллекции, передачей ее в музей, написание научных статей, составление каталогов и т.д. – не финансируется. На эту работу необходимо искать финансирование в различных научных фондах, участвовать в конкурсах грантов и т.д. Вот для этих целей мы и открыли АНО «Культурное наследие Севера».

Но одними грантами сыт не будешь. Поэтому у нас тандем: есть договор о сотрудничестве между Обществом и НКО на реализацию социальных проектов в области археологии, этнографии, краеведения и изучения истории нашего края. Вот так вот родилась эта компания. Я являюсь директором коммерческой организации, которая проводит обследование таких участков. И археологом, руководителем научных проектов НКО «Культурное наследие севера».

– Почему вы не ограничились деятельностью в рамках Общества?

– У меня есть профессиональная и гражданская потребность в реализации своей профессии. Я все-таки рассматриваю себя в первую очередь не как бизнесмен, а как ученый. И чтобы реализовывать научные проекты, мне необходима НКО: в ее рамках я сотрудничаю с академическими институтами, например, с Институтом археологии и этнографии Сибирского отделения Российской академии наук и другими. Поскольку для меня приоритетным является именно археология, история и этнография нашего края, то я ищу разные варианты, чтобы реализовать свою потребность в изучении и познании.

И соответственно, когда мы получаем грант, Общество всегда выступает в качестве инвестора на научные работы. Поэтому я в буквальном смысле могу сказать, что мы через НКО осуществляем поддержку научных проектов.

– То есть, НКО помогает вам в профессиональной реализации?

– Да, это помогает и финансово, и организационно. В таком партнерстве у нас и реализуются археологические проекты, направленные на социальные и культурные эффекты.

К сожалению, приходится совмещать: выполнять и коммерческие заказы, и реализовывать социальные.

Заниматься археологией дорого: различные анализы, которые содержат историческую информацию, которые необходимы для исследования, недешевы. По-другому мы не можем изучать дописьменную историю. Археология в этом смысле является единственным источником. Если история человечества насчитывает два с половиной миллиона лет, а письменность появилась пять тысяч лет назад, то выходит, что приличную часть истории человечества мы можем изучать только благодаря археологии.

Поэтому, без ложной скромности могу сказать, что значение археологии для изучения истории человечества сложно переоценить. К сожалению, у нас в стране об этом мало кто знает и мало кто задумывается. Я могу сравнить с Китаем, например, где очень жесткое законодательство в плане археологии: эта наука ценится в стране. Нам этого не хватает.

К тому же археология, на мой взгляд, более объективна, чем письменные источники. Письменные источники тенденциозны, особенно если брать религиозные периоды. А археологический артефакт объективен. Это как в криминалистике. Недаром многие говорят, что работу археолога можно сравнить с работой криминалиста, потому что мы по древним останкам в жизни деятельности человека восстанавливаем историю.

Поэтому это очень интересно. И даже в отсутствие финансовой поддержки в виде грантов мы не бросаем свои проекты. Выполняя коммерческий заказ, мы обнаруживаем на раскопках иногда тысячи артефактов в виде орудий труда, глиняной посуды, украшений и т.д. И перед тем как сдать это богатство государству, мы обязаны это обработать, почистить, отфотографировать, зарисовать, описать и т.п. В то же время хочется провести какие-то анализы, чтобы получить новую историческую информацию, на основе которой можно написать статью, сформировать каталог, организовать выставку и т.д.

Раскопали значит уничтожили

– Как Вы определяете тему исследования? Следуете за находками или у вас есть собственный научный интерес?

– И так, и так. Когда мы обнаруживаем памятник, проводим раскопки и получаем находки, по закону и нормативно-правовым актам мы обязаны провести с ними определенные исследовательские процедуры. Даже если эта находка не связана с темой моего исследования. С профессиональной точки зрения просто обидно, если эта информация пропадет.

В археологии самое главное – сохранить информацию. Надо понимать, что, когда мы раскопали памятник, мы уничтожили его: как объекта в реальности этого памятника нет, он перешел в другое измерение - в научный отчет и в научную коллекцию. Поэтому очень важно, чтобы находка была максимально подробно описана, обработана и т.д. Важно, чтобы это осталось для будущих поколений.

Археологи мыслят немного более масштабными, более широкими временными отрезками. Поскольку мы изучаем временные промежутки в тысячи лет, 100 лет для археологии – можно сказать, ничего.

Поэтому у археолога вырабатывается особый тип мышления. Обычные люди мыслят максимум тремя поколениями: папа, дедушка, прадедушка. А археологи мыслят большими временными промежутками. И, соответственно, думаем мы на перспективу не на 25 лет, а уже на 100 и 1000 лет. Мы понимаем, как это наследие сохранится через 1000 лет, как человечество в новых технологиях будет эту информацию извлекать.

Конечно, есть темы, которые интересны мне в силу определенной специфики, остальные темы стараемся распределять. У меня работает молодежь, мои ученики еще со времен моего преподавания в Сургутском университете: если участвовал в раскопках, проявил интерес, то можно дать и научную тему.

На проведение археологических раскопок, обработку полевых материалов и передачу их в музей мы стараемся выигрывать гранты. Нередко на базе раскопок организуем детский лагерь, полевую школу для студентов. Потом, на основе этих материалов, делаем научно-популярную продукцию: каталоги, выставки, мероприятия во всевозможных лекториях. Нужно понимать, что социальные проекты направлены на широкий круг населения.

– А какие чувства испытывает археолог, когда обнаруживает памятник?

– Дело в том, что свою профессиональную карьеру я начал с этнографии: мы ездили по стойбищам, они до сих пор в быту используют то, что можно обнаружить в земле. Орудия труда, всевозможные приспособления: костяные, деревянные, которые до археологов уже не доходят. На первом курсе у нас была комплексная этно-археологическая экспедиция. Это было поселение раннего Железного века: мы находили фрагменты керамической посуды. И когда ты первый раз прикасаешься к этой находке, начинаешь много чего понимать о происхождении человека, вспоминаешь теорию Дарвина. Мне было 17 лет, и я еще не определился в теориях о происхождении человека: от обезьяны он или имеет божественное начало. И когда ты находишь каменное оружие или керамику, и тебе говорят сколько ей лет, эволюционные теории приобретают определенный смысл в твоем сознании. Ощущения, когда держишь в руках эти предметы, не передать словами... и радость, и удивление одновременно.

В этот момент, по крайней мере у меня, произошло более серьезное осознание всех версий исторического процесса, которые я до этого слышал.

Реконструкторы прошлого

– Вы себя первооткрывателем чувствуете, когда что-то находите?

– Первооткрывателем вряд ли. Любая находка – это не просто открытие, не менее важно встроить эту находку в контекст.

Коль скоро археологи – это реконструкторы исторического прошлого, нам нужно понять, в каком контексте находка находилась. Там многое имеет значение: культурный слой, глубина культурного слоя, морфология… Археологическая экспедиция и полевое археологическое исследование, раскопки – очень многосоставной процесс.

– Занятия археологией как-то повлияло на ваше мировоззрение?

– Да, мое мировоззрение очень сильно изменилось. Благодаря сначала учебе, потом работе. Историк видит повторяемость исторических событий. Когда мы, историки, пишем статьи или учебники, то пытаемся остановить историческое движение, делим его на какие-то хронологические технологические этапы, события и так далее.

Когда погружаешься в историческую науку, понимаешь, что история человечества как река, она постоянно течет, постоянно движется.

Могу поделиться еще одним своим удивлением: я обнаружил, что ценности, сформированные у меня к 18–20 годам, не работают, например, на стойбище, где я живу с хантами. Там абсолютно другая жизнь, другие жизненные ориентиры.

При этом, когда я сейчас, будучи взрослым человеком, приезжаю в экспедицию, неважно, этнографическую или археологическую, и долго там живу, я понимаю, что отдыхаю. Мозг отдыхает, тело отдыхает, потому что там есть определенный цикл. Утро – солнце встало, ты проснулся, затопил печь, принес воды, умылся, приготовил чай, позавтракал, потом пошел работать…

Я думаю, что именно благодаря моей профессии у меня развилась способность к рефлексии, благодаря погружению в разные культуры, традиции… Когда ты их не оцениваешь с точки зрения своих идеалов, а пытаешься познать их мотивы, ищешь ответа на вопрос – почему. Профессия позволяет на многие события реагировать менее болезненно: во-первых, пройдет время, это изменится, а во-вторых, в сознании многих людей на земле важное для нас событие вообще не имеет никакого значения. Это помогает адаптироваться к турбулентным периодам истории страны или семьи.

Интервью подготовлено студентами Югорского государственного университета в рамках дисциплины «Проектная деятельность» (наставник — Абилькенова В.А.) и реализации проекта «НКО-профи».