Легендарный фотограф Валерий Плотников - о том, как создавались портреты легендарных личностей

Высоцкий причислял его к тем, чья «неповторимость, индивидуальность — это и есть талант». Замечательный мастер всем своим творчеством доказал и показал, что эти слова действительно им заслужены. Он сумел запечатлеть портрет ушедшей эпохи, навсегда сохранив для истории лица русской культуры второй половины XX века —Лихачева и Рихтера, Плисецкую и Бродского, Лилю Брик и Довлатова, и многих, многих других…

Валерий Плотников ─ тонко чувствующий художник, чей талант, это ─ чуткий взгляд, помноженный на творческий опыт и профессионализм.

В самой концентрации талантов

С юности я был в окружении замечательных людей. Тогда были еще живы Анна Ахматова, Евгений Шварц, Михаил Зощенко... Когда Зощенко выходил погулять, его просто никто не узнавал в лицо. Мне было непонятно: почему никто не спешит запечатлеть таких мастеров для истории? Я решил, что на примере своего поколения не допущу такого, и стал фотографировать тех, с кем был знаком. И так замечательно сложилось, что я был окружен талантливыми людьми. Еще и благодаря тому, что жил на Невском и часто бывал на Площади Искусств (смеется).

Со мной за одной партой сидел Миша Шемякин. В четырнадцать лет я подружился с Сережей Соловьевым, а уже он свел меня со своим одноклассником Левой Додиным. С Иосифом Бродским меня познакомила замечательная продавец из Дома книги в отделе поэзии. У нас с Бродским было пять лет разницы, но на момент знакомства он мне казался взрослым человеком. Понятно почему: мне тогда было лет пятнадцать, а ему, соответственно, двадцать. Приятно, что Иосиф был ко мне расположен. К сожалению, его я так и не снял как хотел… В его комнате, в доме Мурузи. У Бродского потрясающая была комната-колодец. Квартиры в старых дореволюционных домах «нарезали», а высота потолков оставалась прежней. Все стены в комнате Бродского, кроме окна, были в книгах. Я представлял, что каким-то образом закреплюсь на потолке, причем меня не очень волновало — как. Внизу будет сидеть Иосиф, и я его сниму в этом «колодце». И пока я пытался достать широкоугольный объектив, который для этой съемки нужен был непременно, — Бродского выслали из страны. Это произошло, когда я был в Москве, во ВГИКе.

Владимир Высоцкий: «Признак любой личности — это неповторимость. Как художник, у которого свой мазок, своя манера. Вы сразу можете определить — это он. Даже фотограф (если он талантливый) узнаваем, и вы можете сказать, что это фото принадлежит тому-то. Скажем, у нас есть такой человек — Валерий Плотников. Его выставка сейчас в Ленинграде. Его работы вы ни с чем не спутаете. По этому признаку я отношусь и к певцам, и к авторам. По принципу их неповторимости, ну и по тому, что они утверждают, какие мысли они утверждают, про что они пишут, о чем говорят, в какой форме, но самое главное— это, конечно, неповторимость, индивидуальность — это и есть талант...» 

Валерий Петербургский

Я всегда отдавал предпочтение Петербургу, в отличие от многих своих друзей и товарищей, к сожалению, рассеявшихся по всему миру. Безусловно, бывают разные обстоятельства и можно уехать из родного города, но я никогда не забываю, что он мне дал. Да и не только мне, а очень многим.

И никогда не любил слово «Ленинград», эту «воровскую кличку» и всегда боролся против него. В молодости взял себе псевдоним Петербургский и поклялся публиковаться под ним до тех пор, пока моему родному, любимому городу не вернут историческое имя. И еще я точно знаю, что как лодку назовешь, так она и поплывет. И что только блокада Ленинграда возможна, блокада Санкт-Петербурга невозможна ─ это абсурд. Вот на таком уровне.

Я думаю, что именно мне удалось добиться возвращения ему его исконного имени, как бы самонадеянно это ни звучало, а ­помог мне в этом Анатолий Собчак, с которым был в замечательных отношениях.

Петербург для меня ─ это целая эпоха талантов. Сейчас смотрю на свои альбомы и рад, что столько людей уже не канули в бездну. Но я также знаю, сколько всего не осуществилось, потому что не было тогда пленки и, кстати, долгое время у меня не было мастерской. Я снимал на кухне, благо, кухня была большая, или просто в комнате, переставляя мебель, чтобы не было видно, что это практически один и тот же интерьер.

Перелистывая свои альбомы, я не понимаю: неужели это снял я? На фотографиях люди. Потом осознаю, что я же был знаком с ними. Но меня сейчас это уже не убеждает. И все чаще вспоминается дневник Тани Савичевой: «Савичевы умерли, умерли все…». Но попадания становятся гуще, снаряды ложатся все ближе и ближе. Вспоминаю поэта: «Не говори с тоской: их нет; но с благодарностию были». Такие замечательные, удивительные, высокие люди и высокие отношения.

«Наслаждение творить»

Я не репортер, я — фотограф. Я снимаю только тогда, когда не снимать нельзя. В принципе в фотографии я делаю то, что мог бы делать кистью, карандашом, пастелью. В свое время я говорил, почему я занялся фотографией. Потому что такое количество изображений, такое количество портретов, будучи живописцем или графиком, я бы никогда не сделал в силу огромной энергоемкости этой работы. А тут за день, за два можно сделать замечательный портрет.

Что насчет современных технологий, то я их не избегаю. Когда нужно быстро что-то отснять и в приоритете материальная часть процесса ­─ снимаю на цифровую камеру, а для удовольствия до сих пор снимаю на пленку. Цифра ─ это быстро, удобно, но вообще она развращает, потому что можно делать огромное количество кадров абсолютно не думая. 

Как проходит процесс съемки?  Все это чаще происходит на каком-то интуитивном уровне, а сказать, что у меня есть какая-то четкая система, не могу. Она какая-то есть, конечно, но, опять же, все идет от моего художественного образования, от широты моих ассоциаций. Просто я очень хорошо знаю изобразительное искусство, у меня есть потрясающие примеры перед глазами и того же Врубеля, и Серова, и Ван Дейка, и Рембрандта. Я вижу, что они делали, для того чтобы создать тот или иной образ. Я пытаюсь в какой-то мере этому следовать, и надеюсь, что (в силу того, что это убеждает и моих персонажей, и зрителя) я прав. Видимо, интуитивно я нахожу достаточно точный ход.

Наверное, самое сложное для меня в создании фотографии ─ это испытание того напряжения, послание импульсов своему герою, когда я уговариваю его стать тем, кем он должен стать на фотографии и тем, кто мне нужен в конечном итоге. И это не всегда с первого раза получается.

Укрупняя личности, придавать их лицам изысканность

На съемках я часто сам выбирал одежду для своих героев и был даже визажистом, правда, только когда снимал мужчин. Ну вот взять хотя бы эту фотографию Ефима Копеляна в белом плаще. Он, кстати, югославский, до сих пор у меня на даче висит. В том же плаще у меня снимались Владислав Дворжецкий, молодой Илья Резник, кто-то еще… Бывало в кадре в одном и том же моем свитере появляются Сергей Герасимов, Юрий Трифонов и Коля Караченцов. В нем же снимались и Олег Ефремов, и Иннокентий Смоктуновский. То есть этот свитер, который мне привезли из Англии, — действительно заслуженный. С одеждой в те годы была безумная проблема.                                 

Марину Влади мы снимали в наряде от Славы Зайцева. Эта съемка была все на той же кухне, просто я постелил на пол белую бумагу, поэтому плитка не видна. Я с Мариной, кстати, познакомился еще раньше, чем с Высоцким. На премьере фильма в Доме кино «Сюжет для небольшого рассказа», где она играла. Влади старалась всегда ходить в обуви на низком ходу, чтобы не ранить самолюбие Володи. Он же все время повторял: «Нам бы росточку». В жизни Влади одевалась очень просто, как перепелочка: джинсы, маечки. А я хотел снять ее такой женственной, что называется, «выказать всю нашу любовь» народной артистке всего Советского Союза, хоть и без звания. Поэтому и обратился за помощью к Славе. Во время той съемки Марина примерила четыре образа.

Персонажа нужно уметь преподнести. Вот Дягилев умел сделать это в своих балетах, он понимал, что мало прекрасно двигаться. Внешний образ должен помочь человеку зазвучать, привлечь внимание. Верно найденный образ и позволяет найти верное ощущение себя, что очень важно в «постановочном» портрете. Это баланс между позированием и естественным самоощущением

Героев я выбираю всегда сам, и для меня самое главное — это необычность в человеке, его исключительность. 

Фотографии давали возможность выразить мое отношение к персонажу, мои долгие с ним взаимоотношения, глубину знакомства. Хотелось просто делать такие фотографии, которые бы действительно оставили человека в истории. Тем более это важно теперь, когда большей части моих замечательных людей, к сожалению, уже просто нет с нами.

Портрет для меня ─ это прежде всего взгляд. А не просто глаза. Человек смотрит на меня, я на него: этот момент мне и ценен в фотографии. Обоюдный, а иногда и обоюдоострый, взгляд способен обогатить нас, подпитать, наладить связь с тем, кого уже нет в этом мире.

Владимир Высоцкий

С Володей Высоцким временами было непросто, он человек сложный. Все зависело от его настроения, самочувствия. Володя не всегда был готов к съемке. Но когда мы делали обложки для его пластинок, он был терпелив, внимателен, точно выполнял, что от него требовалось. Мне приятно, что Володя специально приехал в Ленинград на открытие моей первой персональной выставки. Это было 21 октября 1976 года. В книгу отзывов он записал такое четверостишье:

Приехал я на выставку извне,
С нее уже другие сняли пенки.
Да! Не забудут те, что на стене,
Тех, что у стенки!

Я был едва ли единственным, кому Володя разрешал себя фотографировать. За 14 лет знакомства с Высоцким мы провели 16 фотосессий. Было сделано около 300 кадров. При жизни Володи мне удалось опубликовать всего шесть (!) его фотографий. И только в 2004 году они были изданы в фотоальбоме «Владимир Высоцкий. Таганка...».

По драматургии, по прожитой жизни, действительно по миру, по разносторонности, с любой стороны Володя уникален. И то, что мне довелось его знать и быть его действительно современником, ─ потрясающая вещь. Я хотел лично это все выказать, у меня это получилось. И действительно я горжусь немногими вещами в своей жизни, но альбомом, посвященном ему, я просто горжусь.

Выставка «Портрет ушедшей эпохи» будет экспонироваться в Сургутском художественном музее до 22 января

Вот мы сидим сейчас с вами, разговариваем, а вы и не представляете, что я, на минуточку, — единственный оставшийся в живых «современник» Владимира Маяковского (смеется). Когда-то у меня была выставка и девочки-организаторы сделали пресс-релиз, в котором было написано следующее: «Среди его легендарных персонажей была и Лиля Брик, с которой фотографа познакомил Владимир Маяковский. История повторилась: в свое время Маяковский познакомил Брик с Александром Родченко». Так я стал современником Маяковского.

А через некоторое время меня попросили снять портрет Лили Брик для итальянского «Vogue». На фоне жостовских подносов, которые висели на стене ее столовой. Это вот и был тот самый случай, когда я получил конкретное редакционное задание. Я прихожу, смотрю на эти подносы и думаю: «Ну да, для итальянцев, наверное, это здорово, такая «рашен клюква». Но это совсем не Лиля». И хохлома, и русские шали не слишком шли к ее облику. На всякий случай выполняю задание — снимаю на фоне подносов. Но это совсем не то! Я мучаюсь и не знаю, что делать. У меня в те времена аппаратура была несовершенная, я еще и по этому поводу комплексовал.  Я прямо жду, когда она скажет: «Так, молодой человек, — вот бог, а вот порог. Научитесь снимать — приходите». Чтобы оттянуть эту тягостную минуту, говорю: «Знаете, здесь уже дышать нечем, давайте устроим небольшой перерыв». А сам мечусь, думаю, что делать. Захожу в соседнюю комнату и вижу продавленный диван, афиши Маяковского, фотографии Лилички времен Родченко, какие-то книги и понимаю — это то, что нужно! А когда я точно знаю, чего я хочу, то и веду себя уверенно. Это почувствовала и Лиля. Я сделал фотографии, которые ей очень понравились. До конца жизни Лили Брик мы были друзьями. Самое интересное, что итальянцы выбрали мой кадр, а не с подносами, и сделали его на целый разворот. Позже она со свойственной ей иронией заметила, что Родченко снимал ее лучше. Я сказал, что Родченко снимал ее 30-летнюю, а я ее уже в почтенном возрасте. Лиля рассмеялась...

Творить ─ значит верить

Как сказал Высоцкий: «Уж если я чего решил, то выпью обязательно!». То есть надо верить в то, что ты делаешь. Вера творит чудеса. Если поверишь, что по воде можно ходить, и по воде пойдешь. А если возникнет хоть малейшее сомнение: «Это невозможно! По воде же не ходят!» ─ все, сразу упадешь... Я верил, что запечатлеваю этих людей для истории. Мало того, я знал и знаю: так, как я сниму человека, его не снимет никто. 

Кадр Валерия Плотникова ─ это не мгновение, это полная, подробная история человека. Неизменную сущность каждого героя он обрамляет индивидуально: Ефремова — креслом с деревянной спинкой, Солоницына — собакой, Радзинского — американской футболкой и советским флагом, а Виторгана — отливкой из бронзы. Каждый получает то что хочет: Хмельницкий — пугачевский антураж, Маргарита Терехова — образ кающейся Магдалины. Сергей Довлатов предстает благородным и усталым вестником Свободы, у Сергея Бондарчука ─ трагический взгляд, Майя Плисецкая, прогуливается по чеховской усадьбе, как по собственному дому. Грузины ─ Роберт Стуруа, Резо Габриадзе и Отар Иоселиани ─ в их глазах прослеживается библейская мудрость и печаль.

И каждый в своем облике, в своем нраве, который увидел Мастер.

Валерий Федорович Плотников родился 20 октября 1943 года в эвакуации, в Алтайском крае. С осени 1945 года живёт в Санкт-Петербурге. Закончил СХШ при Академии художеств, далее учился в художественном училище им. А.Л. Штиглица. В 1969 году закончил Всероссийский государственный институт кинематографии, операторский факультет. После окончания ВГИКа занялся профессиональной фотографией, специализируясь на портретной съёмке. Первая персональная выставка Плотникова состоялась в Доме кино в Санкт-Петербурге в 1976 году.